Черный вечер рвется в лимонную желтизну стеклянной веранды. Погода премерзкая, самая пора осенних штормов, но это в общем-то хорошо: приехало куда меньше народу, чем мы ждали.Старшая дочь старательно развлекает гостей, льется неторопливая беседа, звенят бокалы, изредка слышится легкий смех. Разливает по узорчатым чашкам теплый травяной настой, улыбается и мягко скользит между кресел, точно большая рыжая кошка. Вот откуда в ней это? Не я же, в самом деле, научила ее быть радушной хозяйкой?
- Мам, ты как? – дочка ласково кладет голову мне на плечо. Умение снимать усталость в ней тоже природное, кошачье. Осторожно заглядывает в глаза, стараясь чтобы я не заметила ее беспокойство .
Я пожимаю плечами. Никогда не вру детям, еще с тех пор, как … ладно.
-А где сестренка? – маленькая небось, как всегда, забилась с книжкой под самую крышу, прислушивается к перестуку дождевых капель. Незнакомых она не то чтобы не любит, просто ей куда больше по нраву мир детских фантазий. Я бы сейчас тоже с радостью устроилась где-нибудь на чердаке, но уже нельзя: я-то взрослая.
Мы слишком похожи, все трое - не как мать и дочери, скорее по-сестрински. Та же привычка оставлять на столе батарею неубранных чашек, те же рисунки на полях тетрадей и разбросанные по всему дому листки бумаги: у младшей ноты, у меня - чертежи, старшая недавно увлеклась рисунком. По утрам дом похож на холостяцкое гнездо, в котором отчаянно не хватает материнского тепла. Вечерами, когда в дом рвется заоконная тьма, оживает наше прошлое, и каждая из нас боится, что именно ее в эту ночь придется отогревать от ледяного кошмара.
Я ведь так и не знаю, кем были их другие родители, погибшие в войну. Мои дети не хотят, чтобы я об этом знала, и я их не расспрашиваю: мы просто улыбаемся, готовим по утрам завтрак и изредка скандалим из-за немытых тарелок, продолжая вечную игру в дочки-матери. По другому наш веселый сумасшедший дом станет по-настоящему сумасшедшим.
- Уже идет, - тихо скрипнула первая ступенька винтовой лестницы, легкая ладонь стукнула по столбику перил. Ларья, младшая, ходит как танцует, вслушиваясь в свои собственные мелодии, и повторяет их в каждом движении. Малышка смущенно здоровается с гостями, и сразу же оборачивается ко мне, вопросительно поднимая светлые брови. Нет, милая, я не обижусь, если ты сейчас уйдешь в свою комнату ,– они обе уже давно привыкли к мысленной речи, хотя сами больше любят говорить вслух.
-А хочешь я что-нибудь сыграю, мам? – девочка хитро улыбается и подмигивает сестре.
Ага, значит вот он какой, тот самый Подарок на День Рождения Маме, о котором они шептались чуть не целый месяц. Молодец Рыжик, надоумила сестру – сама бы она ни за что не догадалась подарить музыку, ведь талант для нее пока ничего не значит, все равно что дыхание.
Гости, похоже, совершенно не разделяют моей радости, приготовившись дежурно умиляться на терзающего струны хозяйского ребенка. Ларья мимолетно усмехнулась, садясь за инструмент – она тоже заметила их настроение, поэтому начала играть сразу, не дожидаясь тишины. Все равно с первой же нотой все вокруг замерло.
Салахирра - инструмент почти такой же древний как умение говорить без слов, и такой же незатейливый как наши скалы. Десять струн, серая морская ракушка и смычок из птичьего пера. Я не знаю, кто учил мою дочь говорить о красоте рассвета и о звездном дожде, о жизни и смерти: Ларья нарушает все правила и каноны, играет как чувствует - и в ее руках салахирра становится чудом.
Последняя нота растворяется в тишине, и становится слышно, как за кромкой леса тяжко ворочается море. Сайти и Джайшор одновременно вскидывают ладони вверх в жесте восхищения. Шахен медлит, приходя в себя, грустная улыбка кривит старый шрам: полковнику до сих пор больно улыбаться.
Дочка обводит веранду сияющими глазами, радуясь своей первой маленькой победе.
-Это песня про утро. А еще мы с Шаризой придумали танец для мамы. Мам, с днем рождения тебя!
Рыжик улыбается и опускает глаза. Мама, станцуешь нам? Ну пожалуйста, - мои девчонки думают это хором: тот самый случай, когда легче согласиться, чем что-то объяснять. Я киваю и поднимаюсь со своего любимого места на подоконнике, чувствуя как паркет холодит босые ноги. Скользящий поворот, шаг, полупоклон – телу надо дать вспомнить простое счастье движения. У Рыжика загорелись глаза: похоже, теперь мне придется учить ее танцевать. Ларьи трогает струны за миг до того как я киваю ей головой – и в наш мир врывается дыхание Черного ветра.
Шаг, поворот, протянутые в пустоту ладони – ветер ведет в танце, ветер улыбается и щурит ледяные глаза. Я слишком хочу поверить, но уже нет сил на ошибку, поэтому я просто иду за ним, как и всегда, отбросив все мысли о невозможности сновиденного счастья.
-Знаешь, трудно жить без тебя. И жизнь оказалась совсем другой, - боль давно пережита, и в моих словах лишь горькое удивление. Ветер молчит, только улыбка становится мудрой и жесткой. Мертвые всегда все знают.
Шаг, поворот, неощутимое касание тонких пальцев. Шепот ночного дождя, отражение лампы в темном окне. Музыка говорит все то, что я когда-то не сумела тебе сказать, и уже никогда не сумею. Вечности не нужны сожаления.
Мелодия стихает как-то вдруг, обрываясь резким ударом. Ветер уносится за грань Миров, мгновение мне слышится как где-то вдалеке гулко хлопает дверь. Стекло за мгновение покрывается ледяным узором. Неужели там и вправду вечная зима?
Я делаю несколько неуверенных шагов, морщась от неожиданно резкой боли в груди – девчонки испуганно бросаются ко мне. Успокаивающе качаю головой, поймав взгляд старшей.
-Спасибо. Мне очень понравился ваш подарок.
-Я его придумала специально для вас, - тихо проговорила младшая. Проговорила и замолчала, настороженно глядя на меня.
- Они ведь помнят о нас, правда? - за детскими словами прячется взрослое, выстраданное сумасшествие. Нет безумия страшнее надежды.
- Конечно, Ларья. Они всегда будут рядом с нами.
Дочь улыбается легко и радостно, и не замечает как я отвожу глаза.
Я никогда не вру детям. Но мне слишком хочется поверить в это чудо, чтобы оно оказалось правдой.